Книга Молний

С Марком такая тема: он церковник. Он приехал в Астер, чтобы распутать козни дьявола, вывести здешних на чистую воду и спасти души всех, кого получится. Не дать им поддаться греховному искушению и из-за этого потом вечность жариться в пекле. Или что-то такое.

Поэтому пока все суетились, Марк был ничем не занят и донимал Раджу вопросами. Типичный диалог строился так:

— Эта корона. Из чего она, из золота?

— Золото в ней тоже есть. Хватит ее трогать.

— А еще?

— А еще кое-какие кристаллы. Не бери в голову.

— Как она работает?

— Жертва надевает корону...

— Жертва?

— Жертва. Не бери в голову, это у нас такое выражение. Она надевает корону и магическая энергия начинает течь...

— Магическая? Ты что, издеваешься?

— Конечно, нет. Мы посланники магии.

...ну и так далее в том же духе.

Попасть в Астер не так-то просто, особенно, церковнику. Во всем городе Марк был такой один, так что искушение поиздеваться было так велико, что Раджа отдался этому греху с головой. Впрочем, может, он просто привык так разговаривать, а Марк был тут ни при чем. Но в глазах Марка то, что вокруг него тогда происходило, выглядело ужасающим магическим ритуалом.

— Это не магия, а мракобесие! — фыркнул он и переключился на мечи. По стенам темной комнаты было развешено столько холодного оружия, что хватило бы отбить святую землю у сельджуков. На фоне каменной кладки среди гобеленов оно выглядело как раз что надо. — Зачем вам мечи?

— А нам нравятся мечи. Вон там меч моего деда, — заявил длинный худой блондин по имени Аусмис. Они с Раджой носили одинаковые фартуки, но фартук блондина был намного новее и чище. Несмотря на это, Раджа был здесь главным. Густейшая черная борода покрывала его лицо почти до черных глаз, которые зловеще поблескивали из-под черного тюрбана. Легко могло оказаться и так, что бурые пятна на его старом замызганном фартуке были кровью безвинных, носивших чистые и новые фартуки.

Марк спросил, умер ли дед Аусмиса, и тот посоветовал ему заткнуться, прекратить нервничать и никого не отвлекать.

В это время еще двое в фартуках (чистых и новых) суетились, перекладывая ящики и непонятные предметы с одного стола на другой. Раджа в перерывах между вопросами ими командовал.

— Эй, у нас тут магический ритуал! — закричал он в темный дверной проем. — А ты у нас очень сильный магистр. Поможешь?

— А скользить придется? — донесся оттуда польщенный голос. Раджа ответил, что нет, и из темноты вынырнул патлатый парень с очень широкими плечами. Раджа тут же приказал ему перетащить пару тяжелых ящиков, и широкоплечий разочарованно хмыкнул.

— Что, если об этом узнает Эскаи́? — спросил худой блондин, поставив ударение на «и».

— Рано или поздно узнает, — ответил Раджа. — Но если знает сейчас, тогда нам всем конец. Эй, лысый! Помолись там, чтобы Эскаи узнала как можно позже.

— А кто это? — заинтересовался Марк. Это он был лысым.

— Будешь тщательно молиться — никогда не узнаешь, — мрачно усмехнулся Раджа.

— Она опасней, чем подсесть на жижу? — спросил Марк.

— Гораздо опасней, — ответил Раджа.

— Жижа опасней, — одновременно с ним ответил Аусмис.

— Ну, для человека, да, жижа опасней, — поправился Раджа и продолжил: — Ладно, пора начинать. Жертва готова?

Тут Раджа, Аусмис, Марк, широкоплечий и двое других посмотрели на меня, и под их взглядами я почувствовал себя очень неуютно.

— Готова, — вздохнул я. — Надевай.

Со мной такая тема: я два года дожидался возможности попасть в Астер. Это было не так-то просто, потому что город обнесен высокой стеной из вот такенных валунов и оцеплен войсками. Чтобы попасть на его мощеные узкие улочки, надо переплыть ров на деревянном пароме, проникнуть за подъемные ворота и вручить килограмм документов с печатями и подписями неподкупной страже.

Я знаю, что неподкупной, потому что один мой знакомый попытался ее подкупить, и до сих пор сидит за решеткой.

Тут стояли войска сразу трех соседних стран, между которыми угнездился Астер. В самом городе вооруженных сил не было, только ополчение. Но кому-то удалось так со всеми договориться, чтобы попасть в Астер смог кто угодно — при условии, что переживет годы бюрократии. Если бы не этот неизвестный дипломат, город уже стерли бы с лица земли или хотя бы полностью изолировали.

Потому что отсюда мало кто возвращался.

А те, кто возвращались, не рвались что-то рассказывать. За пять лет я поговорил почти со всеми и про себя разделил их на две категории:

1. Трусы.

2. Просветленные.

Трусы — это те, которые сбежали из Астера уже через пару дней после прибытия. Этих было не заткнуть, но все их рассказы были не по делу. Город отнесся к ним недружелюбно. Либо их пугнули местные бандиты, либо с горожанами не нашелся общий язык. А бывали и такие, которые просто не выдерживали атмосферу, хотя объяснить свои претензии толком не могли. Пообщавшись с этими душными персонажами, я понял, что на месте города и сам бы попытался избавиться от них побыстрее.

Просветленные интриговали гораздо больше. Во-первых, после возвращения из Астера дела у всех пошли в гору. Во-вторых, что-то в них неуловимо изменилось: судя по рассказам знакомых, они начали вести себя очень загадочно. Ничего такого — просто вдруг стали мудрее, счастливее и здоровее. Правда, мудростью они делиться не спешили, а в ответ на все мои вопросы многозначительно улыбались, предлагали цитрусовый сок и переводили разговор на мирские темы.

Уже потом я узнал, что почти все они в итоге вернулись обратно в Астер.

Так что я пересек две границы, проехал десятикилометровую зону отчуждения, сел на деревянный паром, переплыл ров и за воротами на проходной показал все, что надо.

Астерская мощеная улочка встретила меня рассветной тишиной, покрытой росой брусчаткой и острыми башенками на верхушках черепичных крыш. Как и Марк, я был один такой на весь город — как бы приехавший провести здесь перепись населения или что-то в этом духе. Конечно, никакой переписи не вышло. Это заранее понимали даже чиновники, которые помогли мне сюда попасть. Но в конечном итоге я все же получил то, ради чего сюда приехал. Даже с избытком.

И не только я, а сразу весь мир целиком.

Но в тот момент, когда я стоял на влажных камнях в легком рассветном тумане и прикидывал, где бы мне остановиться на завтрак, мы с миром об этом еще не знали.

С Синим такая тема: он глубокого и насыщенного синего цвета. Будто он один из богов тех мест, откуда родом Раджа.

Еще хорошо, что он синий: как я узнал позже, он легко мог быть и красным, и вообще каким угодно. Я встретил его спустя неделю в городе, когда еще был непривычен к его странным чудесам. Если бы он был красным, подходить к нему мне было бы неуютно. Но тогда вряд ли случились бы все те события, о которых речь ещё пойдет.

А так я подумал, что он с ног до головы в краске или татуировках. И даже крикнул ему, что тот шикарно выглядит.

В сам город меня пока не пускали, я торчал в карантине. За всю неделю я увидел, может, человек десять, и все, кроме одной, были безликими. Еда и гостиница были бесплатными, но работали в них на редкость нелюбопытные люди. Они воспринимали себя так серьезно, что за их молчаливым профессионализмом я не нашел никаких следов личности. Даже выглядели они почти одинаково.

Собственно, Синий был первым, с кем я смог нормально пообщаться.

Ну как, нормально.

Я стоял на мостовой и сматывал стометровую леску. Вместо крючка к ней был приделан рвущийся в небо розьер, который был так разогрет, что выдергивал удочку из рук (не спрашивайте, где я всё это достал). Леска выдержала уже четыре подъема и три спуска.

Глядя вверх, я прикидывал, в какой момент леска лопнет и розьер устремится к небесам, поэтому не сразу заметил на противоположной стороне улицы Синего, который думал о том же самом.

— Шикарно выглядишь, — крикнул я ему. Все безликие, которых я тут видел, были одеты в скучные деловые наряды. Я и сам взял только нейтральную одежду, поэтому поинтересовался: — Тут что, так можно?

— Разве ты еще не понял? Тут всё можно, — отозвался он хриплым голосом. В этот момент леска со звоном лопнула, и я бросил взгляд вслед улетающему розьеру. Синий негромко добавил: — Как и везде.

Я хотел что-то на это ответить и даже посмотрел в сторону Синего, но тот будто испарился. А миг спустя удочка потянула вверх руки, и на конце целехонькой лески я обнаружил рвущийся в небо розьер.

Странно.

Если подумать, я все равно сказал бы Синему, что он шикарно выглядит, даже будь он красным.

В новых странах и городах легче стряхнуть с себя скучный образ делового человека и искренне порадоваться людям, выбивающимся из безликой массы. Один мой знакомый так делает, и поэтому хорошо ладит с людьми. Я стараюсь перенимать его привычки. Сказать «привет» — язык не отвалится, а нужным настроем это задаёт тон для всей беседы.

Вот только с Синим это не очень-то сработало.

Хотя в случае с ним это, наверное, было к лучшему.

С Чернильным богом такая тема: он в этой истории антагонист. Ну, один из.

— Слышал, что случилось во время последнего скольжения? — говорил мне Аусмис, увлечённо ёрзая на стуле. Вернее, не сам Аусмис, а алкоголь, которым он был пропитан.

— Ты сначала доскажи про дьявола, — ответил я, потому что он все время скакал с темы на тему, ни одну из них так не закончив. Я был трезвым, так что уследить за его мыслями было сложно, а тот фрагмент хотелось дослушать.

— А! — вспомнил Аусмис. — Знаешь, как устроен дьявол? Лично на тебя дьяволу наплевать, но тебе все равно конец. Дело в математике.

Каждую субботу этот длинный худой блондин отправлялся в бар и надирался там в стельку. Вначале он брал ром, водку и другие крепкие напитки, вливал в себя в разных комбинациях и прислушивался к своим ощущениям. А потом выбирал что-то одно и пил это остаток вечера.

Он часто звал меня с собой. Первое время в Астере мне было очень скучно, так что пару раз я составил ему компанию. Но этот конкретный разговор состоялся уже после того, как Синий воткнул отвертку мне в легкое, так что пить мне было нельзя. А на трезвую голову меня заинтриговала такая манера отдыха.

— Аусмис, почему ты пьешь? — спросил я, на секунду забыв о его рассказе. Ну, скажем так, я был почти трезвым.

— Я пью, потому что они меня достали! — охотно ответил он. Я удивился. Блондин отлично со всеми ладил, сказать комплимент незнакомцу было как раз в его духе.

— Кто достал?

— Я вижу плохие сны даже когда не сплю, — признался он, кинув на меня цепкий взгляд из-под полуприкрытых век. Алкоголь действует на него медленно, да и не так уж много он выпил, поэтому туман в его глазах был вызван совсем не градусом. — А в моих снах живут демоны. Демоны сна.

Наша беседа происходила уже после удара отверткой, но еще до того, как я сошел с ума. Поэтому в тот момент я не понял, что он имеет в виду.

— Кто? — переспросил я.

— Вон тот, в углу. Ты, главное, не слушай их. А вот там сидят двое, — он показал на пустую стойку, где одинокий бармен задумчиво протирал стаканы, уставившись в пустоту. Аусмис мотнул подбородком в мою сторону. — За нашим столиком тоже один.

От того, как буднично он это сказал, у меня мурашки пошли по загривку. Я зачем-то посмотрел на единственный свободный стул. Входя в бар, я уселся на один из двух стульев спиной ко входу. Но вместо того, чтобы занять второй, Аусмис подтащил третий и сел сбоку, наискосок от меня. Он поставил его очень-то удобно, но до этого момента я не обращал на это внимания.

Мне стало очень неуютно.

Непонятно только, отчего у меня мороз по коже. Из-за пугающего поведения блондина или из-за невидимой сущности, сидящей на соседнем стуле. Ведь я тоже почему-то туда не сел, хотя и не люблю, чтобы вход оказывался за спиной.

— Так что там с дьяволом? — переменил я тему, но тут же об этом пожалел, так мрачно это прозвучало.

— А, математика! — оживился Аусмис и, как ни в чем ни бывало, вернулся к предыдущей мысли. — Значит, смотри. Под Астером в огромной пещере лежит дьявол. Совсем не такой, как у Марка, и вообще он сейчас спит, потому что проклят. Но во сне он тоже что-то видит. Какие-то обрывки идей. Он так и будет спать, пока одна из идей не понравится ему настолько, что пробьётся сквозь сонные чары и разбудит его.

— И что, он выберет какую-то особенно злую идею?

— Нет, идея может быть самая безобидная. Например, писать красивым почерком. Но он воплотит её во что бы то ни стало.

— А в чем тут проблема? И при чем тут математика?

— Во что бы то ни стало!

— Извини, я не понимаю. Пусть красиво пишет, если хочется.

— Чтобы красиво писать, он высосет из земли всю нефть на чернила, срубит все деревья на бумагу, а нас поработит и будет пытать, чтобы узнать, что считается красивым. А потом тоже пустит на чернила, — объяснил он. — Когда на планете всё закончится, он построит летучие корабли и улетит к другим солнцам, чтобы рубить деревья там. Пройдет много лет, но во вселенной, заполненной дьяволом, для нас места уже не будет. Такая вот сила идеи.

— Этот дьявол, — осторожно начал я, стараясь не коситься на соседний стул, — его ты тоже видишь в своих снах?

— О, нет, — засмеялся Аусмис. — Этот дьявол есть на самом деле. Правда, дьяволом его называю только я. В Magmadome его зовут Чернильным богом.

— В чём?

Пьяный блондин вздохнул и помотал головой.

— В организации, которая всех нас собирается сделать дьяволами.

С Аусмисом такая тема: трезвый он кардинально отличается от пьяного.

Когда Марк с Раджой наспорились о золотой короне, меня повезли в каталке по темным коридорам. Аусмис был собран и крепко держал её в руках, а его пальцы не тряслись, как воскресными утрами. Настоящий ученый в чистом фартуке, никаких там дьяволов. Впрочем, тогда я еще не был близко знаком с его алкогольными привычками, так что он произвел на меня благостное впечатление.

Марк и другие остались в комнате с оружием. Раджа катил мое кресло и в очередной раз повторял, чтобы я не переживал. Жертвой они меня больше не называли.

Ноги мои уже прилично потяжелели, хотя поднять их я не мог не из-за анестезии, а оттого, что те были надежно зафиксированы. Руки тоже были пристегнуты к подлокотникам. Даже шею аккуратно прицепили к спинке мягким ошейником.

Но я и не переживал. Меня напоили конской дозой успокоительного.

В принципе, я не переживал бы, даже если б они начали отпиливать мне голову мечами из той мрачной комнаты. Но этого они делать не стали. Вместо казни меня вкатили в темное помещение, освещенное только огоньками двух толстых свечей, запрыгавшими, когда мы взбаламутили воздух.

— Сейчас ты ненадолго уснешь, а когда проснешься, здесь будет зеркало, — сказал Раджа, пока Аусмис надевал корону мне на голову. Я уже не почувствовал ее холода, только тяжесть. — Трогать его нельзя, испачкаешь.

— Сколько времени это займет? — спросил я, еле ворочая языком. Я уже знал, сколько. Но хотел лишний раз убедиться.

— Сколько захочешь, — заверил Раджа. — Дверь открыта. Станет скучно, выходи.

Ну я и уснул.

А когда проснулся, свечи наполовину сгорели, а их огоньки вытянулись на длину пальца и замерли в неподвижности. Передо мной было зеркало без рамы. Оно как-будто делило комнату пополам, но я видел только тот край, который стоял на полу. Остальные тонули в темноте.

В зеркале отражался я.

Страх кольнул холодком, когда отражение шевельнулось, но я тут же понял, что это меня начала отпускать анестезия. Оковы на руках и ногах пропали, но шея была все еще закреплена. Расстегивать ошейник ватными руками я не стал. Наверняка я просто рухнул бы вперед, а мне не хотелось разбивать лицо об пол, таким образом потеряв его перед Раджой и Аусмисом. В комнате их не было, но они наверняка подсматривали.

На голове у отражения, кстати, тоже была корона.

Корона на голове у отражения весила не меньше пяти кило, и я уже начал чувствовать ее вес на своей. Снимать ее было нельзя, так что я подождал, потом пошевелился еще, потом еще немного подождал, снова вяло дернулся... короче, приходил я в себя долго.

Все это время отражение послушно повторяло мои движения. Как я ни силился, поверхности стекла так и не увидел. Оно и правда было очень чистым.

Не знаю, то ли успокоительное выветрилось, то ли Марк со своим мракобесием сбил меня с толку. Но в этой комнате случилось такое, из-за чего волосы у меня стали дыбом и даже, наверное, слегка приподняли корону.

К тому моменту я уже пробыл в Астере какое-то время и уже не так скептически относился ко всяким странностям. Я, конечно, объяснял увиденное действием анестезии, успокоительного или простой невнимательностью, но позже убедился в обратном.

Уже отцепившись и выходя из комнаты, я бросил взгляд на зеркало. В этот момент отражение моргнуло.

А я моргнул на полсекунды позже.

С жижей такая тема: к ней нельзя подходить и близко. Это очень стрёмное вещество. Если интересно, в официальных местах жижа называется «тыш», а в подворотнях «хлюп», «грязь» или «кисель», так что нетрудно догадаться, как она выглядит. Но ее самое меткое название — «последняя привычка».

Подсесть на жижу очень легко.

Типичная картина выглядит так. За полгода-год постоянного употребления (ну а какого же еще) в голове любителя тыша наступают бесповоротные изменения. Мне рассказывали, что если посмотреть на его мозг, окажется, что целые куски в нем заполнены невнятной кашей вместо нормальной ткани. Доставать эти мозги из черепов проблемы нет — пациенты не сопротивляются, да и вообще никогда не двигаются. Просто это считается не очень-то гуманным, ведь к тому моменту они всё ещё живы. Они вообще долгожители. За свою долгую жизнь они проходят аж четыре этапа зависимости:

1. Собранность.

2. Паранойя.

3. Апатия.

4. Неподвижность.

Сначала потребителей тыша не отличить от обычных людей. Может быть, я их видел, а может, и нет. Сказать точно не берусь. Аусмис утверждает, что их выдает лишь блеск в глазах, постоянная собранность и голодный демон, сидящий на загривке. Если это так — то вот это и есть первый этап зависимости.

Что происходит на втором, узнать гораздо сложнее. Любители тыша сбиваются в замкнутые компании и проводят время обособленно. По словам Аусмиса, никто в мире не умеет прятаться лучше тышееда с обострившейся паранойей.

Дело в том, что жижа дает своему приверженцу сверхъестественные возможности управления сложнейшими социальными и политическими процессами, а также умение однозначно отделять добро от зла и претворять в жизнь хитроумные планы, изменяя тем самым ход истории. Может, это и правда так.

Но когда ставки так высоки, а исход настолько значим, в дело вступают такие силы, которым лучше не попадаться на глаза. Этим мрачным силам присуще коварство. Их бывает крайне сложно распознать на подлете. Адептам света лучше вообще никому не показываться. Вот они и прячутся по подвалам, а свое благородное дело предпочитают творить в тени вязких тышевых испарений.

Но к концу второго этапа им становится все равно, и они снова выползают на поверхность.

Впрочем, на третьем этапе разговорчивость тышеедов довольно быстро сходит на нет. Выведать, что там с ними на самом деле творится, не так-то просто. Они ко всему безразличны.

Самый старый потребитель впервые пригласил тыш в свой организм в пятьдесят лет. По слухам, сейчас ему восемьдесят. Он давным-давно миновал четвертый этап. Тышевый шланг старику больше никогда не выплюнуть.

Сложно сказать, о чем в последние полгода зависимости думали он и его соратники. В густых вонючих потоках жижи постепенно растворяются любые стремления. Инопланетный свет начинает заполнять голову, в одной дозе обещая сразу несколько субъективных вечностей, но требуя взамен всего две вещи. О первой я узнал лишь спустя долгое время, с удивлением встретившись в Астере с одним Просветленным из внешнего мира. Зато вторая была понятна сразу: этот холодный свет нужно постоянно подкармливать тышем. И аппетит его только растет.

И если бы все это я знал перед тем, как ехать в Астер — десять раз бы подумал.

С Раджой такая тема: он ни во что не верит. Нет, он не нигилист, просто вера ему ни для чего не нужна. Ну а я рос в семье, где вера была важной частью жизненных взглядов и с самого детства занимала полочку в моей голове. Но чем глубже я знакомился с миром, тем меньше становилась эта полочка. Пока, благодаря Радже, не исчезла совсем.

Вот как это началось.

В отличие от меня или Раджи, для Марка его вера была всем. Он в буквальном смысле пробился в Астер, чтобы принести в него Слово Божье. Это рисовало его бесстрашным, но очень упертым, как и любого искренне религиозного человека. Так что когда в присутствии Раджи он поднял тему веры, никто не удивился.

— Ты что, правда веришь в чудеса из этой своей книжки? — спросил Раджа в ответ на какую-то очередную духовную цитату.

— Конечно.

— Но ты же их не видел.

— Любой дурак поверит в чудеса, если их увидит. В такой вере нет никакой заслуги.

— Значит, чем меньше оснований для веры, тем выше заслуга?

— Конечно, — спокойно сказал Марк, для которого это был уже, наверное, сотый такой диалог.

— А если я скажу что-то такое, от чего твоя вера зашатается? — поинтересовался Раджа.

— Такого не может случиться, — твердо сказал Марк. — Я в своей вере крепок.

Раджа поморщился.

— А от кого ты узнал, что вера это хорошая штука?

— Что, прости?

— Верить — это быть убежденным в чем-то без фактов или даже вопреки им. По-моему, умным поведением такое не назовешь. Вот я и спрашиваю тебя: от кого и в каких обстоятельствах ты узнал, что вера это хорошая штука? Кто и когда научил тебя этому? И для чего?

Марк, похоже, с такими вопросами не сталкивался, поэтому сразу не нашелся, что ответить.

— Если бы я организовал секту, — тем временем продолжал Раджа, — то вера была бы первым, чему бы я научил паству. Закрывать глаза на факты и знания. Рисовать божественный промысел в своих слепых пятнах. Чем сильней бы они себе лгали, тем больше я бы их за это возносил, а скептиков позорил и гнал бы взашей. Через полгода такой дрессировки все считали бы, что без веры нельзя считаться достойным человеком.

— Через полгода умных людей в твоей секте бы не осталось, — влез патлатый парень с очень широкими плечами. Это он позже, во время ритуала с зеркалом спросит у Раджи, надо ли будет скользить. Его звали Шон.

— Но ведь церковникам того и надо, — отозвался Раджа, пристально глядя на Марка. — Если убедить паству, что вера это хорошая штука, тогда ее можно будет убедить и в любой другой ерунде. Те, кто боятся стать вероотступниками, никогда не будут копаться в фактах, из-за которых секта тут же развалится. Вот почему вера это минус, а не плюс. Здоровому умному человеку вера не нужна.

— Во-первых, нужна вера в себя, — возразил Марк. — Ты же наверняка много раз видел, как она помогает людям.

— Вот именно, много раз. Если себя подбадривать, всё получается лучше. Только при чем тут вера — и особенно, вера в конкретного бога? Это обычные наблюдения. Так устроена голова у людей.

— Вера — основа морали. Без нее нельзя понять, что хорошо и что плохо.

— Большинство людей и без веры достаточно моральны и не кидаются всех убивать. Наоборот, я слышал, что больше всего церквей как раз в самых криминальных районах, — тут Раджа обратился ко мне. — Ты ведь у нас статистик. Это правда?

— Этнограф, — поправил я. Во въездных документах в графе «профессия» значилось именно это, но никаким этнографом я, конечно, не был. Вопрос застал меня врасплох, поэтому у меня случайно вырвался ответ: — Даже если так, то церкви — это ответ на преступность, а не ее причина. В опасной среде люди чаще ищут успокоения в духовности.

В Астере я старался казаться глупее, чем есть, и этот ответ мог стать трещинкой в моем простодушном образе. Но никто этого не заметил, а я решил вести себя осторожней. И успокоил себя тем, что никогда не допустил бы такой промашки, будь я действительно умным.

А Раджа с Марком тем временем вернулись к своему спору.

Уже после этого разговора я много думал, перебирая ситуации, в которых бывал в жизни, пытаясь так и сяк приладить к ним веру. Как и говорил Раджа, нигде в вере я не нашел настоящей нужды. Все мои успехи случились благодаря знанию, чужой помощи или слепой удаче. Больше того: я нашел гораздо больше случаев, когда вера вредила, а не помогала. В игорном доме, например. Или при таком воспитании детей, которое на всю жизнь оставляет им шрамы.

Только в одном я нашел от веры пользу: она нужна, когда надо убедить себя (или других) закрыть глаза на факты.

В одном случае из ста это даже полезно.

— Каждому воздастся по его вере, — в конце концов заявил Марк. Раджа посмотрел на него долгим-предолгим взглядом, и на дне его глаз притаилась усмешка.

— Я уже сейчас вижу, друг мой, — наконец, сказал он, — что свою веру ты в этом городе утратишь.

С Шоном такая тема: он терпеть не может скользить (что бы это ни значило). Его можно понять. Среди «К4» скользить никто не любит. Когда первый восторженный флер этого сюрреалистичного процесса развеялся, я и сам возненавидел скольжение всей душой. Но это только потому что во время всех этих событий ни я, ни люди из «К4» еще не научились делать это правильно.

Группа «К4» это Раджа, Аусмис, еще пара человек и, вот, Шон. Для них скользить — это работа. А я впутался в их историю из-за чиновников, которые помогли мне попасть в Астер.

Вообще-то, их надо бы называть нанимателями — они дали мне кучу денег, чтобы я тут кое-что разведал. Но запросы у них были такими размытыми, что я так до конца и не понял, что им надо. Вот почему, отрабатывая деньги, я просто лез во все истории подряд.

И на ту, о которой сейчас пойдет речь, пришлось нехило потратиться.

Дело в том, что Шон знал одного подпольного перекупщика, который знался с парочкой татхагат, а те уверяли, что здороваются за руку с тысячеглазыми. Вот эти последние меня и заинтересовали.

Один из моих спонсоров как-то упоминал о тысячеглазых. Причем, в таком ключе, будто соваться к ним все равно бесполезно, хоть у них и полно интригующих секретов. А татхагаты обещали помочь их добыть. Причем, так, чтобы сами тысячеглазые об этом не догадались.

Короче, я отвалил кучу денег сначала Шону, потом перекупщику, а потом двум типам, которые и звали себя татхагатами — одному маленькому и одному большому. Почему-то из-за такого названия я решил, что они будут относиться к категории Просветленных. Но когда я увидел их вживую, отнес к Трусам, а может, даже и к Мошенникам. Эти двое носили фартуки средней замызганности и были больше похожи на шулеров, чем на ученых. К группе «К4» они отношения не имели.

— Значит, план такой, — говорил маленький татхагата, сжимая в темно-коричневых ладонях дымящуюся кружку. Мы сидели в ободранной каморке, которая усиливала их подпольный образ.

В Астере всё было ободранным. Но ободранный подвал «К4» с их роскошными люстрами, гобеленами и оружием — это одно. А стылая ободранная комнатёнка четыре на пять — совсем другое.

— План такой: ты пьешь вот это, а потом Миля меняется с тобой телами, шурует к тыщеглазым и задает вопросики из твоего списка. С ними надо правильно, Миля знает, как.

— Что значит, меняется телами?

— То и значит. Тебя перекупщик прислал? Вот и доверься ему. Перекупщик надежный, я надежный, Миля надежный, ничего с твоим телом плохого не сделается. Тыщеглазые тоже надежные, если правильно. А ты посидишь в его тушке, не волнуйся, он сегодня помылся.

Я посмотрел на стоявшего рядом Милю, большого татхагату. Мне и похожим-то на него быть не хотелось, не то что одеться в его тело. Пусть даже мытое. Но я действительно доверился Шону, а тот доверял перекупщику и так далее. Тем более, что деньги уже прыгнули в их карманы из моего.

А еще мне было очень интересно, как выглядит этот их обмен телами. Я ведь приехал сюда из того мира, где о таком пишут только в книжках. Так что свои мысли я оставил при себе.

— Есть, чем разбавить? — спросил я, так как не пью горячего. Маленький татхагата засмеялся и подтолкнул свою кружку ко мне.

Выглядела жидкость скверно — как усталый кофе. Пар стелился вдоль поверхности, и я беззвучно сдул его, будто сдернул легкую занавеску. На стенках чашки виднелись коричневые следы от предыдущих возлияний. Татхагата понял мои колебания по-своему:

— Это не тыш, не парься. Тыш от тепла портится, — заверил он. То был первый раз, когда я услышал это слово. Если б не это, я никогда не согласился бы брать питье у таких типов, даже если бы Шон их сто раз мне посоветовал.

Ну...

Ну, в общем, я выпил эту дымящуюся штуку. Она обожгла мне язык, но скоро это стало совершенно неважно. Мне очень быстро стало очень плохо. Настолько невыносимо плохо, что я даже не буду этого описывать. А пока я корчусь на полу в замызганной комнатушке, вместо этого лучше расскажу про тысячеглазых.

Тысячеглазые — одна из многих таинственных групп в Астере. Никто не смог объяснить мне, чем конкретно она занимается, но все назвали ее самой важной. Ну или, по крайней мере, одной из таких.

Глотая ту раскаленную дрянь, я еще не знал, сколько интересов переплелись в этом маленьком городке. Воля против воли, группа против группы во всех причудливых сочетаниях. Настоящий котел с варевом из магических причиндалов вперемешку со всяким мусором. Мои татхагаты были в нем, скорее, мусором. А вот тысячеглазые — те точно были магией.

Они знали всё.

По крайней мере, так все говорили.

А еще они проникли повсюду. У каждого обязательно был знакомый знакомого, который сталкивался с их делами — на улицах, в подполье, на всех административных уровнях, вообще везде. Но главное, они были в контрах с Magmadome, которые собирались сделать нас всех дьяволами. До визита к татхагатам я встречал только одного тысячеглазого, хотя сам об этом не догадывался.

Неудивительно, что мне стало интересно.

Поэтому-то я и пришел сюда на следующий день после беседы с пьяным Аусмисом и его невидимыми демонами. Пусть татхагаты не порадовали меня встречей с этими персонажами, зато я и правда заготовил список вопросов, на которые Миля должен был добыть ответы.

Но и этому не суждено было случиться. После глотка горячей отравы мои мозги, а с ними и всю вселенную затопило тошнотворное безумие. А когда я от него отошел, пятна перед глазами сложились в большого татхагату, который поспешил меня разочаровать.

— У меня для тебя плохие новости, — сказал Миля.

Над Астером воцарилась ночь. Мы с Марком сидели на черепичной крыше, уперевшись ногами в водосток, чтобы не скатиться вниз.

Эта часть города стоит на здоровенном холме. Он одиноко возвышается посреди более-менее ровной поверхности, лежащей метров на сто ниже нас. До нас долетали ароматы полевых трав, разогретых на солнце и теперь медленно отдающих тепло. В это время года здесь было удивительно приятно.

Завороженные, мы наблюдали, как один за другим гаснут огни внешнего мира, оставшегося за стеной, рвом и десятикилометровой зоной оцепления. Вместо них на небосводе зажигались звезды — скучающие зрители наших незначительных жизней.

Тот мир был таким реальным, настоящим и прочным! Если там прикоснуться к стене, она окажется твердой, а если сунуть руку в воду, та оближет ладонь и поделится с ней своей температурой. Воздух там прозрачный, огонь жжется, как ему и положено, а люди заняты своими бытовыми заботами. На первый взгляд все так же, как и здесь.

Но в моменты осознания себя — в такие, какой сейчас делили мы с Марком — становилось ясно, насколько нереальным был опыт местной жизни.

За каких-то три месяца он утянул нас в мир волшебства и властной рукой оградил от бытовых демонов: от работы и карьеры, от отдыха и от семьи, религии и социальных механизмов. Эти демоны облепляют людей, заставляя думать и разговаривать именно так, а не иначе, действовать приземленно и искать во всем ближние и дальние выгоды. Под их весом легко скользнуть в рамки, навязанные цивилизацией, и прожить не свою жизнь, а жизнь того искусственного образа, который старательно лепишь, чтоб окружающие чувствовали себя комфортно — о чем наверняка придется пожалеть перед смертью.

Но в Астере все иначе. Такая с ним тема.

Странности, о которых речь здесь ещё пойдет, пока только копились, а мы с Марком уже ничего не понимали. Но даже тогда было очевидно, что все внешнее и наносное стремительно теряло над нами власть.

В конце концов Марка проняло, и он закурил — впервые на моей памяти. Не прошло и недели после предсказания Раджи, как он расстался с некоторыми из своих убеждений, но я не стал заострять на этом внимания.

— Скоро что-то будет, — сказал он, глядя на равнину, над которой растворялись последние остатки закатного света. — Что-то будет, я чувствую.

Я молча с ним согласился. Где-то впереди в подступающей темноте ворочалась таинственная масса, не имеющая ничего общего с его богом, но явно обладающая божественной природой. Как-будто ангел ночи уже раскинул крылья на пол-небосвода, но толком еще не проснулся.

Оттуда, где мы сидели, был виден кусочек моря, но нам грезилось, будто и там притаился левиафан, ждущий случая проглотить весь Астер целиком. А может, это не усталые люди гасят огни перед сном, а чернильный дьявол топит равнину черной жидкостью, в которой вязнет свет? Я с силой моргнул, чтобы стряхнуть морок. Голова кружилась — и вовсе не от высоты. Интересно, хотел бы я стать равным дьяволу по силе?

А вы?

Я все же взял у Марка самокрутку. В ней оказался совсем не табак, так что я глубоко затянулся, надолго задержал дым в легких и передал ее обратно.

Воздух вокруг головы как-будто сгустился. Над душистым полем нависла огромная красная луна, медленно выплывающая из-за горизонта. Лагеря пограничников на ее фоне выглядели как игрушки.

Пускай странностей уже накопилось на мешок и маленькую сумочку — как и Марк, я чувствовал, что мы лишь царапнули ногтем по поверхности здешних мрачных чудес. Возможно, нам еще предстоит увидеть во сне призрачные фигуры, сотканные из домыслов, развеять стойкие мирские иллюзии, а может, и правда убить божество-другое.

Что-то будет.

Я свесил одну ногу над бездной и растянулся на черепице, направив взгляд в бесконечность черного неба. В тот день это был последний раз, когда я мог смотреть на него без страха.